Кончита толерантности. О борьбе за право потерять человеческий облик

Страшно третье. Вот это:

  - Оно должно втирать лосьон, и оно подчиняется.
  - Послушайте! Моя семья заплатит любой выкуп. Вы только назовите сумму!
  - Оно должно втирать лосьон, или его снова обольют из шланга.

Если оно нужно только для того, чтобы сшить из него одежду (как в "Молчании ягнят"). Или абажуры.

Европу готовят к резне?

"Оно должно втирать лосьон, и оно подчиняется", говорил Буффало Билл своей жертве Кэтрин Мартин. Думаете, просто кино? Нет. Фред Уэст, изнасиловавший и убивший 12 женщин, называл своих жертв "это". Не он. И не она. Это.

"Это должно втирать лосьон, и это подчиняется", сказал бы Фред Уэст.

Окажется ли в яме Буффало Билла он (мужчина), или она (женщина), или оно (Кончита Вюрст) – несущественно. Во всех случаях жертва неизменно будет "оно" или "это". Но теперь, когда Европу олицетворяет "оно" – для мучителя всё замечательно упрощается. Ибо его жертва сама провозгласила себя "это". Жертва сама боролась за право потерять человеческий облик. И она победила.

"Говори не Вилли, а – рядовой Сантьяго", – напутствовал подзащитного главный герой фильма "Несколько хороших парней". Почему? Потому что "Вилли – это маменькин сынок, его будет жалко".

Вот. Вот для чего это нужно. Чтобы не было жалко.

Чтобы Буффало Биллы или Фреды Уэсты могли легитимно относиться к человеку как к предмету.

И если раньше их жертвы взывали к жалости и человечности, так что мучители были вынуждены опредмечивать человека посредством "оно" и "это", то теперь человек сам борется за право считать себя предметом. А когда человек – предмет, то его не жалко. Вам жалко полено, из которого делают стол или стул? Нет. А почему должно быть жалко другой предмет, из которого делают одежду, мыло или абажуры?

Но даже после того, как жертва сама вызвалась считать себя предметом, для мучителя остаётся одна проблема. Давайте послушаем диалог Буффало Билла и Кэтрин Мартин чуть дальше.

  - Умоляю! Умоляю! Я хочу домой!
  - Оно кладет лосьон в корзинку.
  - Я хочу домой к маме! Прошу вас! Я хочу к маме. Я хочу к мамочке. Я хочу к маме.

И пусть в яме сидит "оно" или "это", невозможно отменить тот факт, что у него была мама. И у мучителя – у него тоже была мама. И теперь мама – это единственное, что роднит мучителя и жертву. Мама – это единственное, что препятствует окончательному расчеловечеванию своей жертвы.

Даже изувер Буффало Билл, услышав крик – "я хочу к маме" – дрогнул перед таким аргументом. И пусть на одно мгновение, но перестал относиться к своей жертве как к предмету, как к "оно" или "это", закричав:

  - Клади гребаный лосьон в корзинку!

И этого не должно случиться. Будущим Буффало Биллам и Фредам Уэстам необходимо абсолютное обезличивание и обесчеловечивание своих жертв. Поэтому никакой больше мамы. И никакого папы.

Родитель номер один. И родитель номер два. Точка.

Мои опасения заключаются в том, что Европу – целенаправленно готовят к "втиранию лосьона" с известной целью.

Готовят к резне, равной которой ещё не знала человеческая история. В экономическом смысле или буквально, я не знаю. Но скорее второе. Ведь в долговой яме может сидеть и "он", и "она", и "оно". Но если жертву хотят зарезать – она должна быть только "оно". Только "это". И его мольбы – "я хочу к родителю номер один" – не будут услышаны.

Вот что такое победа Кончиты Вюрст. Вот что такое "победа толерантности в Европе".

 

Это победа свиней, которые боролись за право быть зарезанными.

Дай бог, если я ошибаюсь.

P.S. И в этом смысле очень символично (и, быть может, даже и не случайно), что Кончита Вюрст "родилось" всего в 88 километрах (Гмунден, Австрия) от того города, в котором родился Адольф Гитлер (Браунау-ам-Инн, Австрия). опубликовано econet.ru

Автор: Вит Ценёв