Удушение любовью: как травмирует любовь властной матери

Экология сознания: Ролевая модель материнства в России с точки зрения психологии.Многим знакома эта система отношений: взрослый, но инфантильный человек, который живет рядом с «железной» мамой

Многим знакома эта система отношений: взрослый, но инфантильный человек, который живет рядом с «железной» мамой. Как возникает такая связь и чем обусловлено ее появление? Как формировалась ролевая модель материнства в СССР и как это отражается на жизни детей сейчас.

Удушение любовью: комплекс матери по Юнгу

Одним из первых специалистов, заговоривших о том, как поведение родителей отражается на жизни детей с точки зрения эмоционального развития, был Карл Густав Юнг — швейцарский психиатр, основоположник аналитической психологии, коллега и оппонент Зигмунда Фрейда. В своих работах он использовал понятие «архетип», которое позволяло описывать явления бессознательного и коллективного бессознательного.

Словарь аналитической психологии определяет архетип как «класс психических содержаний, события которого не имеют источника в отдельном индивиде». Эти «архаические остатки» относятся к типам, «несущим в себе свойства всего человечества как целого», и в той или иной степени касаются всех его представителей.

Архетип матери в понимании Юнга имеет множество аспектов, и далеко не всегда речь здесь идет о биологической матери. «Это мать или бабушка конкретного человека, крестная мать или свекровь и теща, какая-либо женщина, с которой человек находится в некоторых отношениях, а также кормилица и нянька», — перечисляет психиатр в своей работе «Психологические аспекты архетипа матери», добавляя, что в более широком смысле как мать может пониматься «церковь, университет, город, страна, небо, земля, лес, море».

Дисфункциональные элементы в отношениях с «матерью», от родной мамы до родной страны, могут стать основой для комплексов, которые Юнг и юнгианские психотерапевты признавали и признают источником множества психологических проблем. Среди них — нерешительность, неуверенность в себе, инфантильность, отсутствие ощущения «взрослости», назойливое присутствие проблемных сценариев межличностных отношений, страхи, конфликтность и множество других трудностей.

В основе же всего этого, если дело и впрямь во влиянии фигуры матери или того, кто заменил ее, лежит незаконченный процесс эмоционального разделения с нею, который, в среднем, начинается в три года и в действительности должен завершиться с окончанием подросткового периода.

Женщины, которые недавно стали матерями, могут стремиться держать ребенка «при себе» сильнее, чем ему объективно требуется, по множеству причин. Помимо повышенной тревожности и, как следствие, беспокойства за здоровье и жизнь сына или дочери, мать может испытывать чувство тревоги за собственное будущее, страх одиночества или само одиночество, — в том числе и в случаях, когда супруг или партнер живет рядом, но отношения с ним не кажутся удовлетворительными. С младенцем на руках может быть «спокойнее», даже если укачивать его уже не нужно. В одной постели с ребенком иногда «спится лучше», даже когда подходит срок «переселить» его в отдельную кроватку. Многие женщины надолго привыкают говорить о действиях ребенка не в третьем лице, единственном числе: «Он поступил в школу», — а в первом лице, множественном числе: «Мы поступили в школу».

В результате процесс разделения тормозится, и осознавать себя как отдельное существо ребенку становится труднее. Для матери же ощущение общности с ним и способность оказывать влияние и принимать решения становится привычной, и оставить все это в пользу забытой самостоятельности бывает непросто. Играет роль и то, что 50-летняя мама половозрелого «ребенка» вроде как остается молодой, а 50-летняя женщина, чьи дети выросли и покинули дом, воспринимается как человек старшего поколения.

У образа «всесильной матери», разумеется, есть исторические предпосылки. В XX веке в рамках большевистской модели на женщине лежала тройная нагрузка: она должна была одновременно работать на полную ставку, растить детей, ухаживать за домом и помогать пожилым родственниками. Семейное законодательство СССР 1968 года только укрепило эту схему, хотя именно в 60-е у молодых матерей появилась возможность оставаться с ребенком до года, что немного уменьшило степень травматичности младенческого опыта у рожденных в стране людей. И все же, согласно семейному законодательству, женщинам должны были обеспечиваться «необходимые социально-бытовые условия для сочетания счастливого материнства со все более активным и творческим участием в производственной и общественно-политической жизни». Иными словами — никаких перерывов.

Все это заложило основу распространенного и сегодня образа материнства как сочетания всех мыслимых в рамках семейной и общественной жизни обязанностей, — а также основу страхов, связанных с тем, что подобную нагрузку вынести трудно, и приходится платить за нее своей молодостью, красотой, силами и личным временем, за несколько лет из цветущего юного человека превращаясь в «замотавшуюся бабу». При этом любопытно, что от мужчин участие в воспитании малолетних детей, ведении домашнего хозяйства и заботе о старших родственниках формально не требовалось, а если об этом все же заходила речь, все часто контролировалось супругой, которая фактически могла являться главой семьи.

Как сформировался такой взгляд на женскую гендерную роль и материнство на государственном и общественном уровне? На протяжении XX века женщины в России не раз оказывались в тяжелом положении. Войны, революции и репрессии в первую очередь били по мужчинам, так что многим приходилось воспитывать детей в одиночестве. Это привело к формированию общественных травм, которые подробно описывает в своей статье «Травмы поколений» Людмила Петрановская — семейный психолог, один из ведущих специалистов РФ в области семейного устройства, постоянный ведущий тренингов ИРСУ.

«Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа, — пишет Людмила Петрановская. — Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет. Многие помнят, наверное, бабушек, которые просто физически не могли сидеть без дела. Уже старенькие совсем, все хлопотали, все таскали сумки, все пытались рубить дрова. Это стало способом справляться с жизнью. (…) В самом крайнем своем выражении, при самом ужасном стечении обстоятельств такая женщина превращалась в монстра, способного убить своей заботой. И продолжала быть железной, даже если уже не было такой необходимости, даже если потом снова жила с мужем и детям ничего не угрожало. Словно зарок выполняла. (…) Самое страшное в этой патологически измененной женщине не грубость и не властность. Самое страшное — любовь».

Любовь «железных» матерей и бабушек может нанести эмоциональные травмы ребенку, даже если только ради ребенка такая женщина становится сильной, выживает и заботится о нем, несмотря ни на что.

Людмила Петрановская рассказывает об опыте, который пережила в детстве одна из ее знакомых, чьи мама и бабушка прошли через блокаду Ленинграда. Девочку кормили бульоном, зажав ее голову между коленями: она уже не хотела и не могла есть, но родные считали, что «надо», и плач дочки не мог заглушить для них «голос голода».

Конечно, не каждый случай оказывается таким страшным. И все же и для женщины, и для ребенка, и для мужчины трансформированная модель материнства часто оказывает неудобной и даже болезненной. Более того — для мужчины не всегда есть место в такой системе отношений, даже если он готов «вернуться» или «прийти».

«Девочка и мальчик, выросшие без отцов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу, — пишет психолог. — Они оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им, — самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен. То есть классно, если есть, она его любит и все такое. Но по-настоящему он ни к чему, не пришей кобыле хвост, розочка на торте. (…) «Отойди, я сама», — и все в таком духе. А мальчики-то тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Психоаналитики бы отметили еще, что с отцом за маму не конкурировали и потому мужчинами себя не почувствовали. Ну и чисто физически в том же доме нередко присутствовала мать жены или мужа, а то и обе. А куда деваться? Поди тут побудь мужчиной…»

С другой стороны, модель отцовства после исторических катастроф не у всех оказалась ясной. Многим из нас знакомы собственные или чужие семейные истории о том, как отец, дед или прадед покинул семью, — по доброй воле или в результате насилия, — и не вернулся. Многие из нас знают, что семью это не уничтожило и даже воспринималось постфактум как само собой разумеющееся — в силу того, каким распространенным было явление.

«Многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали, — замечает Петрановская. — Искренне считали, что ничего не должны «этой истеричке», которая осталась с их ребенком, и на каком-то глубинном уровне, может, были и правы, потому что нередко женщины просто юзали их, как осеменителей, и дети были им нужнее, чем мужики. Так что еще вопрос, кто кому должен. Обида, которую чувствовал мужчина, позволяла легко договориться с совестью и забить, а если этого не хватало, так вот ведь водка всюду продается».

Кажется, сегодня представления о родительских обязанностях остаются в российском обществе достаточно невнятными: «очень тяжело», «непосильный труд», «слишком большая ответственность», «когда-нибудь потом». Женщины подчас опасаются материнства, а мужчины не хотят задумываться над возможностью отцовства. Не всегда, но нередко в основе этих представлений лежат коллективные травмы, усвоенные в семье и обществе страхи и незавершенный процесс эмоционального созревания и разделения с матерью. Совершить разрыв детско-родительских отношений, переведя связь с мамой на качественно новый уровень, во взрослом возрасте бывает непросто. Но сделать это необходимо — ради полноценности собственной жизни и жизни родных и ради возможности создать собственные отношения, с детьми или без них.

Также интересно Тревожный человек губит того, о ком он тревожитс

Как и ко всем крупным переменам в психологической области, к эти лучше подступаться не в одиночку, а вместе с психотерапевтом. Сеансы общения с ним позволят ясно очертить проблему и весь список ее результатов и решить ее, подобрав нужные слова и действия. Ведь в конечном итоге цель заключается не в том, чтобы уничтожить отношения со слишком властной или слишком тревожной мамой, нанеся глубокую травму себе и ей, а в том, чтобы просто привести эти отношения в порядок. опубликовано econet.ru