Оглянувшись, зажмуриться

Я не мог разобрать, что происходит на картине, только понял, что кто-то растекается… ©Джонатан Кэролл "Голос нашей тени."

На днях провела ревизию в своем микрокосме. За последние двадцать лет пять человек сменились во мне. Пять совершенно разных личностей прошли сквозь меня, не оглядываясь. Непонятно из какой плесени они во мне самозарождались. Мне, как честной оболочке, оставалось только изумляться. Они меняли круг моих друзей и гардероб, мои увлечения и интересы, книги, которые я читала, музыку в плеере и предпочтения в еде и алкоголе. Эти фантомы, каждый в свой срок, с переменным успехом управляли моей жизнью. Некоторые из них до сих пор заглядывают в гости, проездом из небытия. Но нечасто. И ненадолго… 

Первым было существо, назовем ее Девочка, пребывавшая одновременно в состоянии романтического возбуждения и революционной озабоченности. Носила темные юбки, светлые блузки с кружевными воротниками и классические жилетки. Никакой, не дай бог, косметики или там брошек-сережек. Из алкоголя – бокал шампанского по праздникам. Пела в хоре военно-патриотические песни. Любила Высоцкого, Визбора, Окуджаву, и, слегка стесняясь этого – Ивасей. По ночам, скрываясь от предков, свято веривших в великую силу режима, под одеялом с фонариком читала Цветаеву, Ахматову, Пастернака и иже с ними. Больше всего на свете, до судорог и холодного пота, боялась огорчить любимую мамочку. Заседала последовательно в совете дружины и в комитете комсомола. С мальчиками была презрительно-строга, с учителями – подобострастно-почтительна. В целом довольно милый, хоть и бестолково-инфантильный ребенок. «Девочка» эта растворилась в воздухе сразу, как только прозвенел последний звонок. Больше мы с ней не встречались. 

Не прошло и двух месяцев, как на ее месте выросла Оторва. Этот характер, ей-богу, замешивали черти на костях повешенных разбойников. Первым ее свирепым повелением было – немедленно пойти на барахолку и купить возмутительно короткую и обтягивающую кожаную юбку. С этой юбки и началось все веселье. Окуджава с Визбором отправились доживать свой век в кладовку. В плейере моем поселились Майк, БГ, ДДТ, Янка Дягилева, на шее повис тяжелый серебряный анк, а в ухе, наконец-то проколотом – брелок с фотографией Майка. Возле кровати стопочкой, уже ни от кого не скрываемые, расположились Лимонов, Де Сад, Молот ведьм и Воспоминания Казановы. В доме начались робкие и неуклюжие скандалы из-за хронических неночевок дома. К тому же «оторва» с некоторым изумлением обнаружила, что мы с ней, оказывается, учимся в педагогическом институте (наследство исчезнувшей «девочки»), что в свете последних метаморфоз шло нам, как тигру намордник. Преподаватели опасались со мной связываться и на всякий случай терпели прогулы, дожидаясь реванша на экзаменах. Иногда им удавалось его взять, иногда – нет. По утрам Оторва скакала верхом по Лосиному острову, днем играла на бегах, если они случались, или запиралась в «ленинке» в любимом отделе «литературы эмиграции», обложившись книжками, а вечерами шла на концерт какого-нибудь рок-раздолбая, где попивала из кока-кольной бутылки сооруженную наспех блади мэри. Такой вот «режим Пикассо» – утром - месса, днем коррида, вечером – бордель. Надо отдать все ж таки Оторве должное - она искренне брезговала наркотиками и свальным грехом, до которого тогдашние ее приятели были большие охотники, зато имела приличного жениха, военного инженера, и никогда ему не изменяла, хоть и не любила… Оторва протянула недолго – всего пару лет – и погибла, разлетевшись в небе огненными искрами, в ту же минуту, когда в жизни моей грянула Любоф. 

Третий фантом звался Женщина Любви. Она была Женщиной примерно процентов на 250. Носила развевающиеся одежды из шелка и газа, шляпы с шарфиками на тулье, тяжелые перстни авторской работы, слушала этнический джаз, потягивала миндальный ликер, сидючи в плетеном кресле на огромном балконе сталинского дома, и собиралась родить двух (никак не меньше) очаровательных крошек для своего возлюбленного. Возлюбленный был намного старше нас обеих вместе взятых ))) и благоговел перед сложной дамской самостью. Любил, когда Женщина устраивала ему постановочные истерики и метала в стеклянную кухонную дверь тяжелые предметы, провожал ее днем в институт, а вечером оттуда забирал (институтские преподы взирали на меня с облегчением, мол, слава богу, перебесилась), водил по театрам и джазовым клубам, и очень, очень боялся ее потерять. А потом умер. От сердечного приступа. И женщина Любви ушла вместе с ним, как и положено порядочной вдове…

Из депрессии, черной и длинной, как волос индейца, ей на смену выросла Кикимора. Она вела жизнь добропорядочную и скучную, боясь случайно поступить не так, как нужно. Кому нужно – она не знала, но правила свято блюла. Кикимора была гнусным и трусливым обывателем женского полу. Она вышла меня замуж за хорошего человека, пошла работать в школу, где оттрубила четыре года, чем нанесла ощутимый ущерб моей и без того потрепанной нервной системе, помирилась с предками, по праздникам пела русские романсы в кругу семьи, а не в кругу семьи предавалась псевдоинтеллектуальной болтовне с псевдоинтеллектуалами. Кикимора отрастила дородную задницу, носила трикотажные кофточки и плюшевые юбки до пят, пила коньяк псковского разлива, некрасиво изменяла мужу – хорошему человеку, много врала, и полагала, что почти всегда и во всем права. Мы взаимно ненавидели друг друга и в этой ненависти честно прожили что-то около пяти лет, пихаясь локтями и матерно выясняя отношения. 

Потом меня мотнуло, развернуло и ударило фэйсом об забор. Это была Страсть, которая решила показаться мне сразу во всей своей роковой силе и тупой неразборчивости. Заказывали умопомрачительную, всепожирающую, маниакальную, пламенную? Получайте. А степень взаимности, а так же пол и вменяемость объекта вы в заявке не указывали, вот ваша подпись, претензии не принимается. Таким образом, объект влюбленности оказался женщиной с не очень устойчивой психикой и характером, слепленным из одних только противоречий. Я думаю, Кикимора скончалась от удивления. Впрочем, туда ей и дорога….

Из страха, боли и гормонального коктейля родилась Женщина-Собака. Она хорошо умела делать только две вещи – страдать от отсутствия предмета любви и угадывать желания этого предмета, если он по счастливой случайности оказывался рядом. Женщина собака честно отражала в себе все, что чувствовал объект обожания – она хочет пойти повеселится? Я, оказывается, тоже. Она в тоске и грусти? И мне что-то как-то не по себе. Хочешь потрахаться, дорогая? Ну, потрахайся, я подожду в соседней комнате. Ты считаешь, что я бестолковая и криворукая? Да, дорогая, конечно, как скажешь. Женщина-Собака не думала, не рассуждала, не возмущалась, не выбирала. Просто свела клином весь свет на одного человека и так пыталась жить. И речи не шло о любви или там «близости», это все детский лепет. Было замкнутое одно на двоих кровообращение, и за этот единый кровоток Женщина-собака заплатила собственной личностью, от которой пришлось отказаться почти совсем. Я цепенела от отвращения, наблюдая за всеми ее акробатическими этюдами, но сделать ничего не могла. Если Женщина-Собака оказывалась по какой-то причине свободна, она становилась собакой бродячей и вела себя соответственно – пробавлялась помойной добычей, время от времени покусывая прохожих, вернее тех из них, кто послабее и потрусливее, одним словом, множила таких же зависимых «собак», как и она сама. В отсутствии предмета обожания Женщина-собака бродила по клубам, пила пиво, заливаясь им до потери человеческого вида, слушала Ночных Снайперов до пьяных слез и никак не могла найти замену той, которая так и не захотела полюбить бедную Женщину-Собаку (здесь пустить длинную горькую слезу)… 

…Это был бесценный опыт, операция на открытом сердце без наркоза, прививка, оберегающая от повторения этого зверского эксперимента еще когда-нибудь.

Женщина-собака умирала долго и болезненно. Пришлось ее прикончить, испытывая при этом все, что испытывает нормальный человек, убивая собаку – боль, жалость, ужас и вину.

Оторва и Женщина Любви появляются иногда запросто, попить чайку и потрындеть, но убегают, не задерживаясь, махнув ручкой на прощанье.

Какое-то время я ждала, кто же появится на месте убиенной Женщины-собаки. Никого. Только мертвые с косами стоят, и тишина. Халява кончилась, сэр. Собственные пустоты придется заполнять единственно возможным теперь содержимым – собой.

источник